Я никогда так много не работал
Л. Мадорский
"Еврейская газета", 2014
Судьбе было угодно познакомить Аксельрода с художником – импрессионистом, учеником Матисса – Яном Карским, прошедшим через сталинские лагеря. В начале века Ян учился в Академии художеств во Франции, участвовал в выставках, перед самой войной переехал в Польшу, а оттуда в Союз, но был репрессирован, чудом уцелел.
Около года Борис брал у него уроки. Много писал. Скрупулезно разбирали каждый этюд.
Так что манера письма, образ художественного мышления формировались у Аксельрода под влиянием Карского. Это было направление живописи, связанное с именами таких великих художников, как Ренуар, Ван Гог, Моне, Сезанн, Матисс.
Работать в такой манере в Союзе было нелегко. В то время любое искусство, которое не укладывалось в прокрустово ложе социалистического реализма, считалось идеологически вредным, а стало быть, путь на выставки чаще всего оказывался закрытым.
Между тем, художник, который не выставляет свои картины, - что писатель, который пишет в стол.
Перестроечные годы многое изменили в творческой судьбе Аксельрода. Он выставляется в Донецке, Киеве, Москве и в других городах Украины и России.
В 1999 г. художник вместе с семьёй переезжает в Германию, поселяется в Дессау, вступает в Еврейскую общину. И тут в его уже немолодом возрасте наступает особенно плодотворный период творческой жизни.
Сначала была выставка в художественной галерее, которая уже много лет существует при общине Дессау. Картины увидел директор Центральной благотворительной организации евреев Германии Б. Блох и пригласил художника выставиться в Еврейской галерее в Берлине. Далее начинается буквально триумфальное шествие художника – галереи Берлина, Галле ( Халле), Гамбурга, Бремена, Магдебурга, Биттерфельда и других городов. Более 50 выставок.
О нём пишут в прессе, рассказывают по телевидению. «У художника свой живописный язык, своё понимания света, свой графический стиль», « потрясающая гармония мазков, звенящая вибрация света, поразительная прозрачность теней». «Аксельрод сохранил в своих картинах состояние необычайно тонкой одухотворенности. В них тишина и покой, сквозь которые порой прорывается чувство стремительно нарастающей тревоги».
Особенно запомнилась Борису выставка в Берлине, в «Русском доме». 60 его полотен заняли две стены одного из залов. « Худощавый, сутулый старик уже давно стоял у картины, запечатлевшей образ таёжного охотника, которого я встретил однажды в забайкальской тайге. Этот человек прошел все круги ада, был раскулачен и репрессирован, потерял всех родных и близких,- рассказывает Аксельрод.- Когда на берлинской выставке я подошел к старику, стоявшему у картины, и представился, он вздрогнул. На ломаном русском языке, коверкая слова и путая падежи, рассказал мне, что в войну был солдатом. Его пленили под Сталинградом, а потом он в строю пленных прошагал по Москве. По изрезанному лицу немца текли слёзы: “ Я увидел этого человека на вашей картине, посмотрел ему в глаза, и для меня стало ясно, что такой народ победить нельзя”. Слова старика, бывшего немецкого солдата, были для меня самым большим комплиментом”.
« Я никогда так много и плодотворно не рисовал,- говорит Борис,- и потому никогда, наверное, не был так творчески счастлив».